Немезида: От полуночи до часа кошмаров - Страница 34

Прочь от людей, которые преследовали нас.

Они кричали. Они визжали. Они ругались. Но кричали они не от страха перед огнем, который их настигал, а от ненависти. Ненависти ко мне и к бежавшей рядом со мной девочке. А может быть, только к ней.

Я все еще не знал, кто эта девочка. Я даже не знал еще, откуда она взялась, но когда я в следующий раз повернул голову, чтобы посмотреть на нее, это уже не было лицо Юдифи, это уже было лицо восточного типа, которое больше подходило к ее черным вьющимся волосам, чем толстощекая мордашка Юдифи. Она была гораздо моложе, совсем ребенок, и в ее потемневших от панического страха глазах я заметил примесь немого укора, который был мне непонятен и который, тем не менее, как острый нож пронзал мне грудь. По-видимому, режиссер этого фильма в стиле Кафки, который прокручивался в моей голове, решил затянуть гайку на еще один оборот и посмотреть, что из этого выйдет. Что вообще случилось с этой девочкой, отчего вообще она бежала, я не знал, но во сне это была моя вина. Я не мог себе этого объяснить, но в кошмарах не требуется никаких объяснений.

Преследователи настигали нас. Не слишком быстро, но все же они приближались, и они будут приближаться и дальше, и в этом смысле этот кошмар ничем не отличался от обычного ночного сна: можно мчаться и мчаться, так быстро, как только ты хочешь, но преследователь всегда тебя настигнет, даже если ты бежишь, преследуемый фуриями, а они плетутся не спеша.

Однако наши преследователи не плелись.

Они кидали нам вслед камни, извергали угрозы и проклятия, и мне не надо было оглядываться на них через плечо, чтобы знать, что они плевали нам вслед. Я не мог понять их слов, не знал, почему, несмотря на грозящую им опасность, на горящие, разрушающиеся балки и стропила, они продолжали преследовать нас, вместо того чтобы убежать прочь и спасти свою шкуру. Я не мог понять, что заставляет их поступать так. Они просто делали это, и все. Но я понимал, что им мало будет убить нас, когда они нас догонят, что они намереваются сделать что-то более гнусное. Они хотят это сделать именно с ней. Я должен был вырваться из этого проклятого кошмара, так как я вдруг почувствовал, что есть еще одно отличие. Возможно, он не окончится с моим пробуждением. Я должен был проснуться, пока они нас не догнали. Иначе я никогда не смогу этого сделать.

Я еще сильнее сжал руку девочки. У нас ни за что не получится! Боже мой, мы бежим гораздо быстрее, чем мы теоретически можем, и, несмотря на это, у нас не получится! Все, что нам может удастся, это, оторвав наши ступни от твердых, неровных булыжников мостовой, спотыкаясь и получая удары и синяки, пробежать еще несколько шагов, прежде чем свора наших преследователей поймает нас, собьет с ног, побьет камнями, распнет, сожжет или сделает с нами что-то еще.

Но я не мог сдаваться. И не мог бросить ее. Даже если они догонят меня, пусть она убежит! Она должна выжить. Если она умрет — если она и в этот раз умрет, — произойдет что-то непоправимое. Мне хотелось сказать ей об этом, хотелось крикнуть, чтобы она не ждала меня, если я упаду или если они схватят меня, а чтобы обязательно спасла себя, так как она и является самой главной ценностью. Но я не мог. Мои легкие готовы были разорваться, дымный, сухой воздух жег глаза, нос, горло, я не мог издать ни одного звука. У меня ужасно болело все тело, эта боль мешала мне быстро бежать, но я игнорировал ее. Что-то твердое и холодное ударило мне в затылок, и я тут же почувствовал, как из затылка на шею течет теплая струйка крови, но это не заставило меня остановиться, а, наоборот, подстегнуло меня. То, что происходило со мной, не имело никакого значения. Мириам (почему именно Мириам?) должна была выжить. Я должен был разорвать этот дьявольский круг.

Мы добежали до перекрестка, от которого вправо и влево шел узкий переулок. Верхние этажи прилегающих зданий ярко пылали. Долю секунды я медлил, сомневаясь, в каком направлении нам бежать дальше. От огня не было никакого спасения. Волна огня распространилась на весь город и вернулась обратно, рыскала кругом как жадный, голодный хищный зверь, который никак не мог настичь свою жертву, но не собирался сдаваться.

Летучие мыши, сопровождавшие нас, немного залетели вперед, вдруг остановились прямо в небе, застыли, трепеща крыльями, как стая гигантских колибри (летучие мыши вообще-то так не делают, но это мало волновало зарвавшегося выскочку Карпентера, режиссера моего фильма-сна, который, развалясь на своем режиссерском стуле, нимало не беспокоился и о том факте, что он абсолютно перепутал исторические эпохи), затем вернулись обратно и, не обращая внимания на языки пламени, повернули налево в переулок. При этом как минимум полдюжины этих тварей погибло и упало на землю. И все-таки я доверился инстинкту этих зверушек. Кроме того, мне казалось, что мы сможем пробежать мимо здания за несколько мгновений до того, как начнут рушиться перекрытия и падать горящие балки. Если бы здание обрушилось вслед за нами, это могло бы задержать наших преследователей и даже прибить некоторых из этих негодяев.

Так и случилось. Только при этом на Мириам, которую я тянул за руку, обрушился пылающий клок соломы, он упал с крыши прямо между нами, как пылающая гильотина, которая нарушила связь между нами клинком из пламени и света, он коснулся ее щеки и опалил часть черных волос. Девочка вскрикнула, стала хлопать свободной рукой по своему лицу и волосам, попыталась вырвать свою левую руку и схватиться за поврежденное место, похлопать по нему или еще что-то, но я не дал ей этого сделать, потому что я снова схватил ее за руку и потащил дальше. У нас не было времени на жалость.