Немезида: От полуночи до часа кошмаров - Страница 14

— Спокойно, друзья, — сказал Эд. Совершенно не к месту он поднял руку со сложенными в знак виктории указательным и средним пальцем, затем расцепил свои скрещенные ноги, оперся на них и решительно встал. Вслед за ним поднялись также Стефан, Юдифь и Мария, а я, сам не знаю, почему, все еще оставался сидеть. Через несколько секунд поднялся и я. Почему-то у меня было такое чувство, что именно я должен помочь нашей «серой мышке» с багажом, и не потому, что у меня был какой-то избыток вежливости, просто я был так воспитан, с чего бы мне вот так внезапно отказываться от своих привычек?

Однако, когда я уже был готов взять огромный чемодан Марии, напоминающий шкаф, к нему подошла Мария. Резким движением, словно разгневанная, она легко оторвала этот громоздкий чемодан от земли, без каких-либо серьезных усилий подняла его довольно высоко и направилась к двери. Эд нахмурил лоб, однако в этот момент ему хватило ума ничего не сморозить, а Элен изобразила на своем лице некое подобие улыбки, чем окончательно закрепила мою к ней антипатию. Я взял свою сумку, перекинул ее, пусть и менее эффектным и элегантным движением, чем Элен, через плечо и присоединился к остальной группе, которая к этому времени уже вся собралась у выхода. Решительным движением Стефан отодвинул красную штору и открыл дверь.

В помещение сразу ворвался холодный, сырой воздух. Было такое ощущение, что, подобно холоду и сырости, которые ворвались в помещение, сквозь брешь в нашей защите, невольно открытую Стефаном, устремилась сама темнота. Поспешно отогнав темные мысли, поправляя то и дело сползающую с моего плеча дурацкую сумку, я пристроился в конец нашей колонны и покорно, вслед за всеми, вышел из гостиницы.

Прежде чем выйти из гостиницы, я напоследок взглянул еще раз на закрытую раздвижную дверь, за которой лежали останки Флеминга, ожидая, пока о них кто-нибудь позаботится. Это было довольно неприятное чувство. У меня не было опыта в таких вещах, и, думаю, любой, находясь поблизости от только что умершего человека, будет подавлен, однако в этом моем чувстве было что-то другое. У меня было совершенно отчетливое ощущение, будто я оставляю Флеминга в беде, словно он нуждался в какой-то помощи, словно можно было еще что-то поделать.

Может быть, это из-за маленького выступления Марии? Мне показалось сначала, что я воспринял ее вспышку, как и все остальные, как дурацкую и неуместную, и я продолжал так думать. Но только до этого момента. Однако теперь я заметил, что ее слова на меня как-то подействовали. Пару секунд я боролся с абсурдным видением, будто вот-вот откроется раздвижная дверь и оттуда, шатаясь, выйдет обезглавленный Флеминг, чтобы упрекнуть нас в предательстве или чтобы забросать нас обломками своих костей. Я понятия не имел, насколько обидчивыми и мстительными бывают обезглавленные трупы.

Я старательно подавил эти мрачные мысли, повернулся спиной к двери и вышел из гостиницы.

Когда я оказался на улице, мне показалось, что еще больше стемнело. Может быть, так и было. Когда я приехал, я заметил свет в некоторых окнах, выходивших на улицу справа и слева. Сейчас освещенных окон было и того меньше, и, казалось, вместе со светом с окрестных улиц потихоньку уходит и жизнь. Было тихо, совершенно тихо, даже жутко. Нигде ничего не двигалось, и это в буквальном смысле. Конечно, в городке, подобном Грайсфельдену, глупо было бы надеяться встретить оживленную ночную жизнь, но эта абсолютно полная безжизненность угнетала. Стих даже ветер, и звезды на небе блестели, как крошечные сверкающие ранки, сквозь которые из мира вытекала жизнь, потихоньку, но неуклонно и неудержимо, с упорством стихии. Энтропия. Не знаю, почему мне на ум пришло именно это слово. Я всегда знал это, знал, что оно означает, но никогда еще до сих пор ко мне не приходило сознание, какое угрожающее состояние оно обозначает — оно наполнено безнадежностью каждого вздоха. Это — черта, за которой больше нет ни жизни, ни страха, ни боли.

Я был не единственным в нашей компании, кто чувствовал нечто подобное. Выйдя из гостиницы все той же колонной, мы остановились, выстроившись вдоль остановки общественного транспорта, словно дисциплинированная группа первоклассников, ждущих школьного автобуса. Цербер куда-то исчез, вероятно, в поисках транспорта, для того чтобы отвезти нас в интернат. Все молчали. Я почувствовал, что Юдифь инстинктивно придвинулась ко мне, как будто она понимала, что вот-вот произойдет что-то страшное.

Чтобы отогнать мрачные мысли, я попытаться придать им юмористический, позитивный смысл. Я — городской житель, для которого привычна бурная ночная жизнь, постоянная суета и шум Сан-Франциско и других крупных городов Америки. Я привык к телевизорам, которые никогда не выключаются, к шуму миллионов и миллионов машин, которые проезжают по улицам, к суете отелей и баров, мельканию ярких реклам. Просто мне трудно привыкнуть к такой тишине, она меня пугает, да и как я к этому мог привыкнуть, если я с этим никогда не встречался, вот и все.

Но это не помогало. Слова, которыми я пытался успокоить себя, были логически верными, но эта зловещая ситуация не подчинялась логике, логика не могла побороть этот полностью иррациональный страх, который охватил меня, и не только меня. С другими происходило нечто подобное, и, пожалуй, это было для меня еще более пугающим открытием. Стефан нервно оглядывался вокруг, а Эд, этот вечный трепач, потерял дар речи. Только Элен пыталась изображать что-то вроде невозмутимости, но ей это явно не удавалось.

У меня снова зачесалась рука. Я инстинктивно почесал ногтями поврежденное место и вздрогнул от сильной боли, которая пронзила руку между указательным и средним пальцами, словно в это нежное место вонзилась острая игла. Испугавшись, я отдернул пальцы и посмотрел на левую руку. В темноте, которая окружала нас, было практически невозможно увидеть поврежденное место, но я вспомнил, что чем-то поранил руку, когда я был возле Флеминга и видел, как взорвалась его голова. Наверное, это заноза. Когда мы приедем в интернат и я наконец смогу отдохнуть, я разыщу иголку и постараюсь вынуть занозу. Мысль об этой малоприятной процедуре, которая наверняка причинит мне новую боль, огорчила меня, но мой печальный, хотя и небольшой опыт подсказывал, что ничего здесь не поделаешь. Нет ничего неприятнее занозы, которая засела в твоем мясе и при каждом движении впивается в него все глубже и глубже.